Сергей Беляев - Приключения Сэмюэля Пингля [с иллюстрациями]
Дядюшка горестно опустил голову. Потом поплелся к выходу, а птицелов, оглядевшись кругом, подошел к моему столику.
— Простите, все места заняты. Прошу позволенья…
Я раскрыл рот, собираясь не позволить, но птицелов уже сидел напротив меня и щелкал пальцами.
— Красотка Пэгги! Прошу сюда!
Бридж захрипел со своего хозяйского места:
— Не дремать, Пэгги! К джентльменам направо!
Птицелов снял картузик и обмахнулся им, будто веером.
— Очень жарко, сэр…
Я молчал. Слишком много раз в жизни вступал я в разговоры с незнакомыми людьми, и это не доводило меня до добра. Что надо от меня этому карлику? Допив кружку, я вынул последнюю сигарету.
— Разрешите предложить огня? — сказал птицелов и быстро поднес к моему лицу зажигалку. — Трюк рассматривания подозрительных лиц с помощью зажженной спички был мне знаком, и я со злостью потушил огонь зажигалки, достал свою спичку и закурил пуская дым в лицо птицелову.
— Я на вас не в обиде, — скромно заговорил он, чихнув от дыма. — Многие предпочитают самостоятельность даже в закуривании. Простите, а ведь мы с вами встречались. Что же вы молчите? Я имел удовольствие видеть вас в лесу. Или немного раньше? Ах, да!.. Должен просить извинения… Я толкнул вас в аптеке… Боже мой, какой вы замкнутый человек.
Пэгги принесла эль. Птицелов приподнял кружку.
— Все-таки позвольте выпить за ваше здоровье.
Я ни слова не отвечал на его болтовню. Я думал о словах дядюшки. Они окончательно убедили меня в том, что отец мой не дождался меня. Я снова пускал клубы дыма в нос непрошеному гостю, а нахал даже не морщился.
— Странные теперь люди в Эшуорфе и окрестностях, бормотал он, отхлебывая из кружки. — Куда девалась прежняя учтивость? Редко когда называют друг друга «сэром». Предлагаешь приятному для тебя человеку выпить, а он тебе же пускает дым в нос. Я объясняю это влиянием таинственных миазмов, которые носятся в воздухе и отравляют нас. Что? Вы не знаете? Полно притворяться… Разве вы не слыхали, что случилось с преподобным Иеремией? Вы не знаете истории пациентов доктора Флита? Нет, это просто удивительно. Неужели вы свалились с луны?
Очень медленно я потушил окурок и, слегка стукнув кулаком по столу, наклонился к птицелову.
— Угадали. Я свалился с луны, а эта кружка может свалиться вам на голову. Запомните раз и навсегда, что я глух и нем от рождения. Поэтому ваше красноречие подобно дождевой капле, падающей на костер. Она исчезает. Надеюсь, вы тоже исчезнете с моего пути.
Идя через кухню к себе в чулан, я попросил Кэт, гремевшую ложками в лохани:
— Разбуди меня пораньше, мышонок.
— Будьте спокойны, сэр. Доброй ночи.
У входа в пристройку я прислушался, сторожко и напряженно затаив дыхание, как это делают преследуемые. Да, опять старые привычки проснулись во мне, разбуженные этим птицеловом.
Но на дворе Бриджа было тихо.
VIII
Кинг-стрит, главная улица Эшуорфа, ничуть не изменилась со времени моего детства. Все та же пестрая и холодная перспектива прачечных, булочных и старых лавок с запыленными витринами, зевающими приказчиками и толстыми хозяевами в бархатных жилетах.
Я ступал по плитам знакомой улицы, и теплое солнце улыбалось мне. Стало невыразимо грустно, когда я достиг сквера.
Вот и скамеечка, на которой три года назад я сидел с Эдит. На клумбе в зеленом бордюре садовник рассаживал неизменные флоксы. Наискось от скамейки расположился киоск с фруктовыми водами, и продавщица показалась мне знакомой. Я подошел ближе. У киоска стоял краснолицый парень в костюме с иголочки и любезничал с девушкой, которая отмеривала сиропы. Кудряшки на висках девушки заставили дрогнуть мое сердце. Белый воротничок аккуратно лежал на ее худеньких плечах и чуть вздрагивал при каждом движении ее маленьких рук.
— Ах, мисс Уинтер, поездка на моей яхте будет восхитительной! Мы могли бы доехать до мыса Джен и погулять у маяка, — бормотал парень, косясь на девушку.
Конечно, это была Эдит. Я узнал ее раньше, чем увидел прелестные глаза, которые помнил всегда, даже в преддверии смерти, когда при крушении «Буксуса» меня водоворотом вытягивало в океанскую пучину.
Я не слышал, что ответила Эдит. Но делом минуты было для меня подойти к этому парню и сказать ему очень дружелюбно:
— Слушай, Боб. Твою яхту сорвало сейчас с якоря, и ребята ищут тебя по всему Эшуорфу. Спеши, пока твое суденышко не разбилось о камни…
Боб Бердворф испуганно покосился на меня и побежал вниз по улице, к порту.
— Тысяча извинений, мисс Уинтер, — пробормотал я и, круто повернувшись, отошел от киоска.
Я уходил прочь, чувствуя на своей спине встревоженный и внимательный взгляд Эдит. Мне очень хотелось обернуться, но я не сделал этого. Эдит не узнала меня и не могла узнать, ведь мое лицо уже не было лицом Сэма Пингля. А встревожилась она, конечно, за Боба Бердворфа…
Когда в детстве я бывал чем-нибудь обижен или огорчен, я всегда искал утешения у мамы. Я прибегал к ней, рассказывал о своих печалях и огорчениях, и она находила для меня теплые слова, полные материнской ласки и утешения. И теперь я ощутил жгучую потребность побыть на могиле родителей, чтобы хоть немного успокоить мой смятенный дух.
Эшуорфское кладбище занимало часть парка, выходившего на обрывистый берег. Внизу, у самых скал, плескались океанские волны. Я прошел мимо сторожки, мимо тихой старой церкви из серого гранита, увитой плющом, мимо ряда строгих печальных памятников, утопавших в цветах и зелени. За поворотом дорожки, в десятке ярдов от обрыва, под сенью двух задумчивых сосен нашли вечный покой мои родители.
Приблизившись к священному для меня месту, я с благоговением снял кепи и опустился на колени. Слезы затуманили мои глаза, и я мог только прошептать:
— Дорогие, родные мои! Вы, давшие мне жизнь… Если бы вы могли видеть сейчас вашего сына! Вот я…
Горестное чувство охватило меня, и я заплакал, не стыдясь этих горячих слез любви и бесконечной печали.
Сквозь слезы я читал надписи на памятниках, украшенных скромными венками из иммортелей:
«Анна Мария Пингль.
Убитые горем муж и сын оплакивают незабвенную жену и мать».
«Айзидор Теофил Пингль.
В день Суда воздай не по делам моим, но по милости Твоей».
Склонив голову, шептал я историю моих злоключений, как будто мама могла слышать меня.
Вдруг где-то за кустами роз, невдалеке, раздалось тихое посвистывание — художественная имитация птичьего пения. Свист на кладбище показался мне неуместным.
